Смысл ночи - Страница 10

— В таком случае, — холодно произнесла она, — я вполне могу задержаться в Дьеппе подольше, как того желает Китти. Уверена, там найдется уйма джентльменов, которые будут рады развлечь меня.

Странное дело, но прежде меня никогда не волновало, что ремесло обязывает Беллу, скажем так, к теплому общению с другими мужчинами; я ничего не имел против того, что она оказывает определенные услуги избранному кругу джентльменов, посещающих заведение Китти Дейли. Но такое мое покладистое отношение, я знал, уже начинало немного раздражать ее, и время от времени она пыталась зажечь во мне искру ревности, каковое чувство дамы зачастую трактуют как форму лести. Она и сейчас явно пыталась сделать то же самое, но сегодня, взвинченный недавними событиями, я вдруг действительно возревновал к другим мужчинам, имеющим доступ к этому восхитительному телу. Однако в своем смятении мыслей я неожиданно для себя сказал совсем не то, что следовало, — причем оскорбительно беспечным тоном:

— Ты вольна в своих поступках. Я тебе не указ.

— Ну и прекрасно! — выпалила Белла. — Пожалуй, я и вправду развлекусь в свое удовольствие.

С этими словами она подобрала юбки и сердито зашагала прочь.

Такого я никак не мог допустить, ибо страшно переживал, когда Белла расстраивалась и злилась. Я окликнул девушку.

Она остановилась и повернулась ко мне. Щеки у нее пылали, и я видел, что она глубоко обижена.

Я вовсе не чудовище. Я мог убить незнакомого человека, но совершенно не мог видеть Беллу несчастной, хотя и обращался с ней хуже, чем она заслуживала. А потому я заключил ее в объятья — уже смеркалось, и мы находились одни на аллее, ведущей к выходу из парка, — и нежно поцеловал.

— Ах, Эдди, — проговорила она со слезами на глазах, — я тебе больше не нравлюсь?

— Что за вопрос? — воскликнул я. — Конечно нравишься. Сильнее… сильнее, чем могу выразить.

— Правда?

— Правда, — заверил я.

А потом сказал, что сам себя ненавижу за то, что обидел ее, и на самом деле, конечно же, буду скучать и считать часы до ее возвращения. Я говорил чистую правду, но в ответ раздался укоризненный смешок.

— Ну полно, полно, — промолвила Белла с напускной строгостью. — Не вдаряйтесь в поэзию, сэр. Будет вполне достаточно вспоминать меня по несколько раз на дню.

Мы еще раз поцеловались, но, когда Белла отстранилась от меня, вид у нее снова был серьезный.

— В чем дело, Белла? — спросил я. — Тебя что-то беспокоит?

— Да в общем нет, — после минутного колебания ответила она.

— Ты не…

— Нет-нет, вовсе нет! — Она пошарила в кармане. — Я получила вот это. Вчера утром, после твоего ухода. — Она вручила мне сложенный листок бумаги. — Ну ладно, мне пора. Китти ждет. Надеюсь, ты зайдешь, когда мы вернемся.

Я смотрел Белле вслед, пока она не скрылась за поворотом, и только потом развернул листок.

Это оказалась короткая записка, написанная аккуратным мелким почерком.

Записка была подписана «Veritas» и адресована просто «мисс Галлини» — без указания адреса, каковое обстоятельство наводило на мысль, что она была доставлена нарочным.

Ну и дела! Признаться, я на миг опешил. Я перечитал записку и, поскольку уже почти стемнело, решил вернуться прямиком на Темпл-стрит и хорошенько над всем поразмыслить.

Безусловно, нервы у меня пошаливали: когда я проходил мимо Диорамы на Парк-сквер, мне почудилось, будто кто-то легко похлопал меня по плечу. Но я никого не увидел, когда обернулся. На улице не было ни души, если не считать единственной кареты, медленно катившей к парку в густеющих сумерках. Нет, так не годится. Решительно стиснув трость, я зашагал дальше.

Воротившись домой, я зажег лампу и разложил записку на столе.

Почерк казался смутно знакомым, вызывал в уме бледную тень какого-то воспоминания, но мне при всем старании не удавалось извлечь из глубин подсознания связанные с ним ассоциации.

Я внимательно рассмотрел листок бумаги под лупой, поднес ближе к свету, даже понюхал. Потом я изучил каждую букву, поразмышлял над выбором и порядком слов, задался вопросом, почему имя Эдвард Глэпторн подчеркнуто. Я тщательно исследовал завитушки подписи и попытался сообразить, чем объясняется выбор псевдонима Veritas. Сейчас, когда пишу эти строки, я удивляюсь тогдашней своей тупости, своей неспособности тотчас разрешить загадку. Несомненно, деяние, недавно совершенное мной в Каин-Корте, привело в смятение мои мысли и притупило от природы острый, проницательный ум. В те мрачные осенние недели, потрясенный ужаснейшим из предательств, мучимый неуклонно возрастающим страхом за свою жизнь, я уже находился во власти безумия и не видел того, что было у меня прямо перед глазами и о чем в свое время я вам поведаю. Как следствие, я провел час с лишним, отчаянно пытаясь — и с каждой минутой все яснее сознавая безнадежность своих стараний — заставить записку выдать свой секрет, но потерпел поражение. Во всех отношениях, кроме одного: я знал без тени сомнения, что записка, хотя и адресованная Белле, предназначалась мне. Как выяснится впоследствии, я не ошибался.

Кто? Кому все известно? Хотя я никогда прежде не убивал, я привык жить на темной стороне мира. Моя работа, как я позже расскажу вам, приучила меня к насилию и опасности, и я во всех тонкостях постиг шпионское ремесло. Поэтому я принял все меры предосторожности, применил все свои навыки, дабы удостовериться, что мы с моей жертвой зашли в Каин-Корт никем не замеченные. Однако теперь представлялось очевидным, что я допустил невнимательность. Кто-то следовал за нами. Кто-то видел нас.